Наиль Бариев: «Мы врачи. Тут человека спасать надо»

Анестезиолог-реаниматолог из онкодиспансера — о зеленых чертях, медицинских чудесах и о том, зачем спасать, казалось бы, безнадежных пациентов

Заведующий отделением анестезиологии, реанимации и интенсивной терапии №1 Республиканского клинического онкодиспансера Татарстана Наиль Бариев — доктор-философ. Он сыплет цитатами из классиков, размышляет о высоких материях, о жизни и смерти. Просто потому что не может реаниматолог об этом не задумываться. Но главная его работа — спасать людей и «не дать пациенту прямо сейчас встретиться с праотцами», как говорит сам Наиль Ильдарович. В своем портрете для «Реального времени» он рассказывает о том, что для реаниматолога самое обидное и как сегодняшнее отсутствие надежды может назавтра обернуться новыми перспективами.

Родственников-медиков у нашего героя не было, и он собирался быть военным — поступать в военно-химическое училище. Но в 2002 году, по окончании казанской 131-й школы, юношу «завернули» на медкомиссии по состоянию здоровья: сообщили, что с язвенной болезнью желудка в армии делать нечего. Наш герой подал документы в два вуза по профилю, по которому готовился с самого начала — химию нужно было сдавать на химфаке КГУ и в медицинском университете. Успешно пройдя вступительное испытание в КГМУ, решил поступить именно сюда, на педиатрический факультет.

Почему педиатрия? Да потому что Наиль решил: изучать человека — так уж по полной программе. От момента возникновения души до ухода из мира. Ирония судьбы: на тот момент во ФГОС для подготовки педиатров отсутствовали два цикла, которые проходят «лечебники», — это онкология и анестезиология-реаниматология. «Тадааам!» — разводит руками наш герой, сидя за столом заведующего реаниматологическим отделением Республиканского онкодиспансера.

Анестезиология и реаниматология возникла в его орбите на втором курсе. Но с самого начала он не предполагал, что здесь и останется:

— Про медицину я еще тогда практически ничего не знал. А про анестезиологию и подавно, — улыбается доктор. — Поэтому действовал по принципу «Надо ввязаться в бой — а дальше видно будет».

Была мысль специализироваться на фундаментальной медицине и идти по академической стезе, и студент стал искать подходящий для себя научный кружок. Забегая вперед, скажем: частично эта мысль воплотилась, и теперь наш герой преподает студентам в КФУ. А тогда он пришел в кружок по биохимии — и студента направили работать под руководством одного из его будущих учителей и коллег, ныне заведующего реанимацией №2 РКОД Камила Каримовича Садыкова.

— Это было летом между 2-м и 3-м курсом. Я пришел в городской онкологический диспансер на улицу Батурина — он тогда в народе назывался «больницей под Кремлем». Пришел, меня товарищ заведующий встретил и спрашивает: «Ты хоть знаешь, что такое анестезиология и реаниматология?» Я ответил: «Понятия не имею. А что это такое?» Так и началась моя работа. Еще один мой учитель — ныне покойный Наиль Абдулхаевич Нуруллин — мне все показал, и именно тогда я понял: это то, что мне нужно. Интенсивно, сложно, но очень интересно! А уже через год точно определился: я интересующее меня место в жизни нашел, спасибо, мне ничего другого не надо.

Наиль Ильдарович признается: по образу мышления он больше реаниматолог, чем анестезиолог, ближе к интенсивной терапии. Но, как нашему изданию уже рассказывали его коллеги, анестезиология и реаниматология не зря объединены в одну медицинскую специальность. Это две стороны одной медали.

— Это как в притче про слона и троих слепцов. Каждый ощупывает его со своей стороны и описывает ровно ту часть, которая ему доступна. А слон-то в итоге один. И, как говорили мои учителя, не симптомы надо лечить и не болезнь, а конкретного пациента. Вот он-то и есть этот метафорический слон. А мы об этом в рутине периодически забываем, — размышляет доктор.

Анестезиология и реаниматология — специальность для сильных духом. Здесь все ограничено: время, место, весьма специфические материалы для работы — и используя этот скудный ресурс, нужно решить головоломку, как не дать пациенту отправиться к праотцам. Прибавьте сюда еще и осложняющий факт: речь идет об онкологическом диспансере, и пациенты реаниматологов здесь изначально не самые здоровые.

Наиль Ильдарович говорит, что эта-то сложность и представляет особые условия с точки зрения личностного и профессионального роста. Работа в интенсивной терапии РКОД не дает закостенеть, заставляет постоянно думать, решать, развиваться. Обратная сторона медали работы любого реаниматолога (а онкологического — особенно) — величина кладбища, которое есть у любого врача. Доктор постоянно работает на тонкой грани между жизнью и смертью, и, к сожалению, смерть видит чаще, чем хотелось бы. Такова специфика его специальности. Как с этим справляться? И как здесь удержаться, не уйти в менее драматическую область медицины?

— В целом по нашей специальности смерть врача от сосудистых катастроф далеко не редкость, — подтверждает наш герой. — Совесть — лучший контролер, и ты всю жизнь будешь задавать себе вопросы о жизни, смерти и своей во всем этом роли. Это неизбежно. И я это прекрасно понимал, приходя в профессию. Но вспомните: я ведь изначально вообще в армию собирался, отлично представляя себе, что меня там может ждать. Так что был готов ко всему. Я в онкологию как на 2-м курсе пришел, так здесь до сих пор и остаюсь.

Окончив медицинский университет, молодой специалист поступил в ординатуру по анестезиологии и реаниматологии, работать стал в городском онкодиспансере. А в 2008 году произошло объединение городского и республиканского онкодиспансеров в один. Таким образом Наиль Ильдарович и оказался на работе в РКОД. К 2012 году все онкологи стали перебираться на Сибирский тракт, в новый территориальный кластер республиканского диспансера — с тех пор наш герой здесь и трудится.

Завотделением до него был Владимир Романович Трифонов — личность эпохальная для татарстанской анестезиологии и реаниматологии. Например, этот доктор возродил регионарную анестезию и поставил ее на новые рельсы в ТАССР.

— Он тоже очень многому меня научил, я с благодарностью его вспоминаю. Сейчас он на заслуженном отдыхе, занимается внуками, и, к сожалению, пообщаться удается редко. Мне не раз пригодился в жизни его настрой: «Ты думаешь, меня кто-то пришел и научил? Нет, я взял книжку, почитал и пошел делать». Эта фраза запомнилась мне на всю жизнь: нужно пробовать и никогда не бояться работать, — говорит Наиль Ильдарович.

В ноябре 2017 года, когда ушел на пенсию Владимир Трифонов, молодого перспективного доктора поставили на заведование. Особенности этой работы он успел «пощупать» чуть раньше, потому что Трифонов в свое время поставил его на должность старшего ординатора — а эта работа предполагает и разбираться в организационных моментах, и оставаться исполняющим обязанности заведующего отделением, когда шеф в отпуске, в командировке или на больничном. Вот тогда, в самые первые разы, как признается наш герой, было и сложно, и страшно. Но зато к моменту, когда довелось самому сесть в кресло заведующего, осознание и понимание уже было накоплено.

Размышляя об особенностях работы заведующего, доктор вспоминает фразу своей школьной учительницы истории: «Лояльность — признак интеллигентности».

— Я, может быть, и не интеллигент, но пытаюсь ставить себя на место другого человека всегда. И стараюсь найти общий язык, договориться с каждым в хорошем смысле слова. Ну и еще один важный момент: отделение ведь уже было построено. Оно существует с 1985 года, его создавали мои замечательные предшественники, и рельсы уже были проложены — и я бы сказал, что это была не узкоколейка, а самый настоящий БАМ!

Разговаривая о случаях, с которыми приходилось встречаться, доктор вспоминает разное. Например, курьезы — как однажды не сработала сигнализация в сейфе с охраняемыми препаратами еще в здании диспансера на Батурина. Тогда еще молодой ординатор Наиль Ильдарович отправился к сейфу за очередной партией лекарств в неотложку и нос к носу встретился в темном коридоре… с вооруженным человеком. А еще двое осматривали периметр с «калашами» наизготовку. Оказалось, что сейф забыли поставить на сигнализацию, все врачи были в операционной, и поэтому ЧОПу не удалось дозвониться в ординаторскую. Налицо нештатная ситуация: сейф открыт, врачи не отвечают — значит, надо отправлять на место происшествия вооруженный наряд. Долго доктор объяснял, кто он такой и что вообще происходит.

Было и интересное описание реаниматологического процесса с точки зрения пациента, вернувшегося с того света: «Лежу, мне хорошо, все вкусно вокруг. И вдруг в какой-то момент зеленый черт с копытами появляется — и как даст мне в грудь и в челюсть! И тут я просыпаюсь и понимаю, что мне больно везде». В роли «черта с копытами» выступил реаниматолог в зеленом костюме с дефибриллятором.

Еще один случай — из разряда «медицинских чудес». Он произошел во времена ординатуры, и Наиль Ильдарович до сих пор его помнит:

— Поступает пациент с кровотечением. Гемоглобин — 7. С таким не выживают, это критическая потеря крови. А он еще ухитряется как-то со мной разговаривать — правда, не видит ничего, зрение отключилось уже. Но парадоксальным образом все окончилось хорошо. Видимо, как наши коллеги-трансфузиологи говорят, где-то у него там один эритроцит за всех остальных, бедненький, трудился, кислород таскал… Такого в природе существовать не должно, но однако же — вот такое было.

Так что да, чудеса случаются. По мнению нашего героя, в чудо верит каждый человек — и он не исключение. Его мир, как и мир большинства анестезиологов-реаниматологов, темнее, чем у большинства людей — но и в нем есть свет чуда. И, возможно, чем темнее фон, тем ярче этот свет.

— Вот смотрите: есть условное онкологическое отделение нашего диспансера. Через него проходят 1200 пациентов в год. Из них, предположим, пятеро попадают ко мне. И мы выясняем, что они тут, в РКОД, уже на 56-й своей госпитализации, представляете? То есть люди живут долгие годы, а значит, онкологическое заболевание сегодня уже не приговор. Коллеги рассказывают: есть пациенты, которые по 15 лет ходят на своих ногах с заболеванием, которое раньше с гарантией убивало за 6 месяцев. У нас был случай: одну пациентку мы начинали лечить еще на Батурина — ставили ей катетер в центральную вену. Я ей сделал такую катетеризацию 68 раз! В последний раз я видел ее года три назад — она очень шустро пробегала по тропинке мимо шлагбаума нашего диспансера. И ведь это я вижу только пятерых из 1200 пациентов моих коллег. То есть то, что для меня — чудо, для них — рутина! А вы спрашиваете, есть ли чудеса. Конечно, есть. Мне кажется, это вопрос веры. Человек всегда во что-то верит — в идеалы, в религию, во что угодно.

А сам Наиль Ильдарович, по его собственному признанию, все еще верит в людей.

Отделение реанимации. Яркий свет, перед врачами пациент, ему нужно не дать умереть. Что видит перед собой наш герой в этот момент — механизм, который нужно починить, или человека, внутри которого целый уникальный мир и за спиной которого толпа безутешных родственников и друзей? Наиль Ильдарович объясняет:

— Человек — это, по-моему, некий набор компонентов — социальных, психологических, биологических, духовных. Поэтому нельзя терять баланса между восприятием этих компонентов. Врачу нельзя ни терзаться тем, что перед ним живая душа, ни воспринимать человека как механизм. Я встречал еще мнение о том, что мы, спасая пациента от смерти, идем против божьего замысла. Кстати, у классика анестезиологии и реаниматологии Анатолия Зильбера в «Этюдах критической медицины» описана очень поэтичная метафора: древние греки душу человека описывали как золотые листья, которые кружатся в воздухе, падают в Лету и по ее волнам приплывают в царство Аида. А в воздухе кружат черные вороны, хватают эти души и не дают им упокоиться. Так вот, может быть, мы и есть эти вороны? Но мне нравится фраза: «Мы в армии, а не на философском факультете». Потому что она и к медицине отлично подходит. Мы — врачи. Тут человека спасать надо на уровне современной науки и техники, а не задаваться вопросами, что он есть такое и не мешаем ли мы высшему разуму воплощать экзистенциальные идеи.

Слишком выраженная эмпатия, по мнению нашего героя, во-первых, сильно сокращает «срок службы» врача, который быстро перегорает на работе. А во-вторых, в таком состоянии сложно принимать верные решения. Но и холодная мизантропия тоже не часто помогает работать. Так что нужно искать баланс, который и психику врача сохранит, и работу его усилит, и для пациента окажется самым благотворным.

Задаем жестокий вопрос: доктор работает в онкодиспансере. И наверняка, в его отделение нередко попадают паллиативные пациенты, жизнь которых угасает. Человек, реанимированный сегодня, скорее всего, все равно очень скоро уйдет из этого мира, счет идет на дни. При этом 323-й Федеральный закон гласит, что хронические проградиентные заболевания, не подлежащие излечению, не требуют реанимационных мероприятий. Но его реанимируют. Не возникает ли у врача чувства бессмысленности собственной работы?

— Иногда возникает. Но морально-этические нормы все равно заставляют нас работать. Мы все равно делаем это, нам государство позволяет лечить даже в паллиативных случаях. И для меня здесь есть еще один важный момент: медицина очень быстро развивается. И то, что, казалось бы, не имело смысла вчера — может быть, обретет смысл завтра. Вдруг завтра появится новый метод, новый препарат, который поможет нашему пациенту и продлит его жизнь не на дни и недели, а на годы?

Наиль Ильдарович признается: своим сложным, тяжелым пациентам он не может не сочувствовать. И даже к тем, кто проявляет не самое приятное поведение. Кстати, это может быть не проявление невоспитанности или дурного характера, а ренимационный делирий — штука нередкая, на него наш герой за годы работы насмотрелся. Но в свое время он сам полежал на реанимационной койке и прекрасно понимает, как могут ощущать себя его больные:

— Лежишь обездвиженный. Тебе больно и плохо. А еще из тебя разные трубки торчат. Ты отходишь после препаратов, тебе хочется пить, есть и, возможно, закурить. Вокруг при этом толпа людей, свет не гаснет сутками, все вокруг свистит и кружится, персонал постоянно меняется. И поэтому когда начинается послереанимационный психоз — «Мне срочно надо домой, вызовите мне такси, дайте тапки», я их прекрасно понимаю. Поэтому с ними нужно работать спокойно, бережно и ни в коем случае не обижаться на них.

Большое внимание Наиль Ильдарович уделяет беседам с родственниками своих пациентов. Говорит: может просидеть в своем кабинете за таким разговором и час, и полтора. И им тоже он делает скидку на стресс и страх за жизнь своего близкого человека. Они напуганы, шокированы, озлоблены — причем не на конкретного доктора, а в целом на ситуацию. Люди вместе со своими близкими проходят все стадии осознания беды — от отрицания до принятия. Каково это — услышать, что у твоей 24-летней дочери не фиброаденома, а рак груди? Доктор разводит руками: конечно, таких людей можно понять. И постараться как можно внимательнее к ним отнестись. Реаниматологи не обсуждают с родственниками пациентов особенности лечения от рака — у каждого есть свой онколог, это его вотчина. Но вот особенности течения реаниматологического процесса, тяжесть состояния, предварительные прогнозы — это пожалуйста, это в подробностях, на пальцах, простым языком объяснят.

И все же докторам-реаниматологам все-таки бывает обидно. Когда их работа все-таки оканчивается не спасением человека, а смертью. Конечно, есть внутренний психологический блок, который не дает врачу «сгореть» — он вырабатывается нормальной психологией нормального человека. Но смерть все равно рядом.

— Еще одну цитату приведу: «Чем отличается смерть человека от смерти священной коровы? — Человек осознает, что он конечен». Смерть рядом не только с нами — она всегда присутствует в поле зрения каждого человека. Большинство моих студентов знают, что когда-то с этим встретятся — и момент осознания этого факта они оттягивают так далеко, как могут. А я им про это рассказываю. И знаете, когда нам, даже опытным врачам, особенно обидно? Когда уходят молодые пациенты. У нас ведь они не только гериатрические. Об этом вам лучше может рассказать любой мой коллега, работающий в ДРКБ. А потом их пациенты переходят к нам. И знаете, смерть 19-летнего мальчика, который 10 лет прожил в больнице — вот что обидно по-настоящему, чисто по-человечески. Не просто жалко, не просто грустно, но и очень, очень обидно, — говорит доктор.

Пытаясь ответить себе на вопрос, зачем я здесь, Наиль Ильдарович вспоминает теорию физиологического стресса датского ученого Ганса Селье и мысль, озвученную в этой теории: «Если вы берете на себя что-то, что вас мучает, заставляет страдать, но вы продолжаете это делать — признайтесь себе: вы занимаетесь тем, что вам нравится».

— Мне кажется, я нашел именно это. — говорит доктор. — Ведь по большому счету, наверное, нет людей, которые всю жизнь занимаются тем, чем мечтали с детства. Вы знаете, чем на пенсии занялся Густав Эйфель, когда уже построил и башню свою, и каркас статуи Свободы спроектировал, и кучу мостов поставил? Он наконец-то позволил себе заниматься своей мечтой и проектировать механизмы для авиации. У него, на секундочку, еще несколько патентов на эту тему скопилось, и его идеи до сих пор используются. А я занимаюсь, по-моему, своим делом.

А вот на вопрос о том, что не нравится Наилю Ильдаровичу в его работе, он отвечать не хочет: говорит, что чувство абсолютного довольства и покоя — самое коварное состояние, которое приводит к застою и даже может ввергнуть человека в депрессию. Спокойно не должно быть: только в водовороте, включающем в том числе и решение проблем, можно находить оптимальные способы спасти пациента, сделать качество его жизни лучше. А если из отделения убрать все раздражающие факторы — все даже не остановится. Все погибнет. Такая вот философия.

Во время нашей беседы доктор постоянно приводит отсылки к художественной литературе, философским течениям, цитирует фильмы и песни — играет солидным художественным багажом. Он признается: очень любит читать и порой улучает для этого минутку даже в течение рабочего дня. Начитанность настраивает и на философский лад:

— Мне нравится фраза из библейской книги «Екклесиаст» — «Знание преумножает печаль». И чем больше я начинаю знать, чем в большем разбираться — тем больше понимаю, сколько же еще я не знаю. Все строго по Платону: так я, похоже, и помру, так ничего и не узнав. И становится действительно печально от того, сколько же я еще не успею осилить. Ощущения — примерно как в тот день, когда я в детстве впервые увидел хранилище Центральной библиотеки РТ и понял, что за всю свою жизнь не успею прочитать всего этого. Но как же хочется!..

Отдыхает доктор мало: за лечением, заведованием и преподаванием времени на покой остается не очень много. Наиль Ильдарович старается проводить свободное время с семьей и за книгами. У них с женой маленькая дочка, и в ее воспитании папа исходит из принципа «Детство бывает один раз». Гулять, играть, разговаривать с дочерью доктор считает своей святой обязанностью. Кстати, ребенка, по мнению нашего героя, нельзя воспринимать слишком серьезно, как маленького взрослого. Но и сюсюкать с ним тоже нельзя — нужно постоянно находить баланс.

В заключение нашей беседы доктор рассказывает нам о своей мечте, фантазии:

— 2040-й год. Утро, торжественный рапорт в нашем диспансере. Все собрались, при параде. И нам говорят: «Господа и дамы! Случилось чудо. Мы победили рак. Все свободны, все уволены». И тогда я поеду выращивать огурцы и помидоры. Понимаю, это глупая мечта — как у Стругацких, помните? «Счастье для всех просто так, и пусть никто не уйдет обиженным». Но я буду мечтать.